Сергей Шнуров: «Я никогда не работаю»

Известный музыкант признался, что не любит жить по системе

Кумир молодежи Сергей Шнуров занимает все более значимое место в современной российской культуре. Лидер скандально известной группы «Ленинград», песни которой звучали с использованием матерных слов, теперь стал лидером группы «Рубль», которая собирает столь же большие аудитории слушателей. Шнур снимается в кино, озвучивает известных западных актеров, пишет музыку к фильмам, участвует в оперных постановках, ведет телепередачи, занимается живописью. Встреча со Шнуром была назначена в новом выставочном зале Gallery на Фонтанке, 76, где он на пару с художником Дмитрием Шориным азартно красил свою часть диптиха «В Ленинград прилетели москвичи и хачи». Шнур — участник актуального художественного проекта «Летное поле». Дабы не терять времени, Сергей отвечал на вопросы, не выпуская из рук кисточки.

— Сергей, вас знают прежде всего как музыканта, автора музыки и стихов к песням. А вот сейчас вы выступаете как художник. Это увлечение у вас давно?
— Ну как все, с детства рисую.

— Вы пытаетесь открыть для себя нечто новое в этом занятии?
— Не знаю, что я пытаюсь. Просто хочу вот это сейчас поделать. Почему не попробовать?

— А кем вы все-таки себя считаете — по профессиональной принадлежности?
— Не знаю. Знаю одно — я никогда не работаю. Я не знаю, что я делаю. Но не работаю — точно. Не люблю работать. Занимаюсь тем, что мне интересно. И особенно не рефлексирую по этому поводу.

— Недавно вы снялись в фильме Светланы Проскуриной «Перемирие». Фильм жесткий и смешной — про нашу несчастную страну, о том, как мы все тут живем. Думаю, совершенно справедливо фильм получил главную награду на Кинотавре. Как получилось, что вам предложили сняться в этом фильме?
— Дали сценарий, я почитал и подумал, почему бы нет? Сначала о том, чтобы написать музыку к фильму, и речи не шло. Просто была роль писателя-мечтателя Собакина — она мне показалась интересной. Хотя не это главное. Дело в режиссере. Если мне интересен режиссер, тогда я соглашаюсь. А если мне режиссер не интересен, то я отказываюсь.

— Светлана Проскурина рассказывала, что вы билет за свой счет на поезд покупали. Действительно безгонорарная работа была?
— Ну, что-то там заплатили. Но это несопоставимо с концертами. Если я вижу, что это абсолютно некоммерческое дело, я не жду вознаграждения. Это же не Федя Бондарчук.

— А если бы Федор Бондарчук предложил сниматься? Заведомо отказались бы?
— Нет, почему? Я всегда отказываюсь только после прочтения сценария. И свой отказ или согласие я должен как-то объяснить.

— Как вы понимаете идею «Перемирия»?
— Этот фильм я бы даже не назвал реалистичным. Это сказка. Непреходящий русский народный эпос. Все герои архитипичны, можно припомнить и Змея Горыныча. Я придумал название — «Перемирие». Герои фильма хорошо понимают, чем будут заниматься на войне. Но когда наступает мир, они начинают думать, куда себя деть? В определенных ситуациях — понятно, и грудью на амбразуру и все что угодно. Перемирие — это как некий избыток мира. Слишком много мира, который становится в тягость.

— Вам нравится фильм?
— Дело в том, что нравятся мне Брюс Ли и Джекки Чан. Я могу посмотреть такой фильм, как «Перемирие», но это не значит, что я буду думать, что в русском кино что-то стронулось с места. Было великое советское кино, а русское кино как явление — не состоялось. Такие вкрапления, как это фильм, ситуацию, увы, не изменят.

— Вам не кажется странным — что кино о вас и об участниках группы «Ленинград» — «Мужчина, который поет», снимал не русский, а немецкий режиссер?
— Нет, не странно. Мы в Германии выступали чаще, чем в России. Когда нас тут запрещали повсеместно, мы не нашли ничего лучшего, чем выступать в Германии. Наверное, мы стали интересны немецкой публике.

— Вы вышли в Германии в Нюрнберге в 2002 году на сцену совершенно голый. Это было спонтанно или продуманно?
— Было очень жарко. И это был уже последний, пятый концерт. У нас оставался последний комплект чистых вещей. Мы бы пропотели — и летели бы домой в вонючей одежде. Никому этого не хотелось. Таким образом, мы сохранили чистыми и сухими вещи, что на тот момент было очень важно.

— У нас бы этого не поняли — если бы вы разделись перед публикой.
— Почему же? Три недели назад мы всей группой «Рубль», выступая на фестивале «Кубана» на Тамани, тоже разделись догола. Жара! Это делается вовсе не для того, чтобы кого-то шокировать. И когда мы в бытность «Ленинграда» исполняли песни с матерными словами — это, я считаю, было неотъемлемой частью наших концертов. Когда за стенкой твоей квартиры муж избивает жену и детей, и орет на них: пошли вы на хуй, ёб твою мать, включаешь телевизор — и там слышно то же самое — почему у человека это должно вызывать возмущение? Почему из телевизора ханжески пытаются сделать икону? Почему хуем со сцены можно испугать до сих пор? Как большинство людей, я ничего не хочу сделать такого, чтобы это возмущало общество. Я стараюсь вписываться в рамки.

— Ваш сценический образ и то, что вы из себя в жизни представляете, мне кажется, это две разные личности. Я когда сказала знакомым, что буду брать интервью у Сергея Шнурова, меня спрашивали: а зачем он ругается матом? Я говорила: это же не главное. Вот я в вас вижу думающего и тонкого человека. А многие видят только хулигана и задиру...
— Я по-разному себя веду. Где уместно, я там ругаюсь. Считайте меня разным. Человек вообще разный. Его поведение зависит даже от погоды. От настроения. Тем более когда мы говорим о сцене. Сцена это все-таки сцена. Или кино — это кино, а не настоящая жизнь. Многие наивно полагают, что Владимир Высоцкий был бы хорошим ментом.

— Вам жалко, что группы «Ленинград» уже нет?
— В какой-то степени жалко, в какой-то не очень. «Ленинград», мне кажется, уже вошел в историю. Как Лермонтов. Он просто есть.

— Ленинград и Петербург. Что для вас ближе по ощущениям?
— В Ленинграде я родился и вырос. Мне очень нравится, что в паспорте у меня написано, что я родился в Ленинграде. Этого города уже не существует. Он как Троя или Атлантида, ушедшая под воду. Город-фантом. А сегодняшний Петербург не нравится. Скучный, провинциальный городишко, в котором все больше и больше появляется бездарной архитектуры. Раньше приглашали для застройки лучших мастеров из Италии и Франции. Сейчас почему-то в лучшем случаев выпускников ЛИСИ или из Воронежа... Должна быть некая градостроительная политика, но она, мне кажется, отсутствует. Или я ее не понимаю.

— Вы это говорите потому, что сами учились на архитектора? И бросили...
— Моих корешей отчислили, а я даже сессию сдал. Но я бросил учебу потому, что мне, как всегда, остро не хватает времени. Я тороплюсь жить.

— Наверное, у родителей к вам полно претензий было. Какие у вас отношения были?
— Как у всех детей. Идешь домой и думаешь, скорей был они съебались. Нет, родители это хорошие люди. Нет, я ничего против родителей не имею, но лучше бы они почаще были на даче.

— А сейчас вы как общаетесь?
— На даче.

— Они когда-нибудь вас за что-то похвалили?
— Конечно! Ну вот — посуду помыл. Сейчас я живу отдельно и посуду моет посудомоечная машина.

— Я думала, вы скажете — молодая жена. У вас уже третья официальная жена — молодая журналистка Елена Мозговая. Вот вы здесь красите, а она ведь вас где-то ждет?
— На даче ждет.

— То есть вашу свободу никто не ограничивает. Приятно делать то, что ты хочешь?
— Лучше то, что интересно. Вот я, например, все время хочу бухать. Если я все время буду бухать, я ничего не буду делать в жизни. Но вечером я обязательно буду бухать.

— Так что же, вы каждый день бухаете?
— Нет, почему? У меня нет графика. Тем и отличаюсь от всяких алкашей — я могу пить, а могу — не пить.

— А бывают такие моменты, когда вы себя терпеть не можете?
— Да, когда ложусь спать. Но сон — это мое любимое занятие. Я хотел бы посвящать сну больше времени. Когда я сплю меньше 15 часов, мне плохо. А 10 часов — это просто необходимо. Обычно я встаю в час или в два. И мне уже надо куда-то бежать.

— Вы успеваете общаться с детьми? У вас же двое — дочка и сын.
— Успеваю, конечно.

— Они знают ваше творчество?
— Я с ними не говорю на эти темы. Я говорю с ними на обычные, детские темы: как в школе?

— И назидаете?
— Нет. Я же умный папа.

— От чего получаете главный кайф в жизни?
— Я к нему не стремлюсь.

— Но неужели даже на сцене вы его не ловите?
— Меня это вообще не волнует. Мне нужно постоянно находиться в спортивной форме. Выступать на сцене для меня способ худеть. Кто-то ходит в качалку, а я иду на сцену.

— Вы закончили философско-религиозный факультет, так?
— Было время, когда я искал ответы на такого рода вопросы — религия, философия. Но я не доучился — взял академический отпуск после трех лет и... Жизнь замотала.

— Вы своим детям советуете, куда пойти учиться?
— Я им ничего не советую. И они, слава богу, не спрашивают совета. Мне кажется, советовать — последнее дело.

— Любовь — это что такое?
— Любови разные бывают. Широкий вопрос. Если вы о любви к женщинам, то и тут все разное, впрочем, как и женщины.

— Что вы ищете в женщинах?
— Я особо ничего не ищу.

— Некоторые мужчины говорят — чтобы ноги были длинные, а остальное приложится.
— Не без этого. И ноги тоже. Важно в комплексе. Есть такая песня: «В женщине главное — это глаза. Если кто против, я лично за. Ноги должны быть и талия — ну и так далее»... В этом «и так далее» — гораздо больше, чем глаза. На вопрос, что такое любовь, по-моему, честнее ответить, хуй ее знает, чем выдвигать двадцать две теории. Давеча услышал фразу от одной девушки, совершенно гениальную: «Из-за хуя не видела зари». Здорово!

— Я думаю, многие девушки мечтают познакомиться с вами. Наверное, вы чувствуете этот интерес.
— Я к этому стремился. Может, потому мы и группу «Ленинград» создали. Минимум усилий, а девушек максимум. Хотя, если разобраться, я бухать больше люблю, чем девушек.

— А жена ваша знает об этом?
— Я ее предупредил.

— Она долго не выдержит...
— Ну и ладно. Какая разница.

— Вы такой пофигист?
— Почему? Нет. Но ведь и девушки за последнее время изменились. И уже другие правила поведения с ними. Есть такой пошлый, но довольно точный анекдот: «Если раньше для того, чтобы затащить девушку в постель, требовалось ее напоить, то теперь нужно смотреть, чтобы не нажралась».

— Еще вопрос по поводу творчества. В 2008 году Василия Бархатов поставил в Мариинке спектакль о скульпторе Бенвенутто Челлини. И вас пригласил на главную роль. Это было неожиданным для вас?
— Это было интересным экспериментом. Василий позвонил и спросил, не хочу ли я попробовать? Я подумал и сказал — почему нет? Труппа восприняла меня нормально, все органично было. Все пели, а я ходил по сцене и текст говорил. ...После оперы с Бархатовым у нас общение продолжилось. Он сейчас кино снимает — современную историю — а я музыку пишу.

— А сами не хотите кино снимать?
— Нет, не хочу. Толковые режиссеры годами живут одной идеей, вынашивают ее. А я так долго не могу. Живу без планов, без системы. Да и нервная это профессия — режиссер. Надо сильно верить в свою идею, вообще садистом таким быть на площадке. Это не по мне. Большинство людей, особенно молодых слишком верят в идею. И пытаются со своего поста заставлять людей что-то делать для будущих поколений. Им это кажется страшно важным.

— А у вас какая-то идея есть?
— Боже упаси. Я не верю, что какая-либо человеческая идея стоит каких-то невероятных усилий. Все это глупости.

— Вы любите вспоминать ваши победы, лучшие моменты творчества?
— Слава богу, особенность моей памяти — то, что уже прошло, я стараюсь стереть. Потому что я живу вперед, мне интересно то, что сейчас. Если я буду помнить все, что со мной было, то я, наверное, просто сойду с ума.

— Когда была презентация фильма «Перемирие», вас можно было увидеть на сцене только перед показом. Потом вас и след простыл. Почему?
— Я вообще закрыт для общественной жизни. Не хожу по светским мероприятиям, считаю это пустой тратой времени.

— Вы фаталист?
— Все, конечно, смешано. Есть и проведение, и еще что-то. Нашими мозгами это ничего не понять. Я знаю, что ничего не знаю. В наше трехмерное измерение не вместить всего того, что происходит внутри души. Душа-то не трехмерная — а мы натягиваем какие-то кальки, матрицы из повседневной жизни.

— Чего вы стесняетесь в жизни?
— Не скажу. Я понимаю большую разницу между интервью и исповедью. Какого хуя я буду говорить правду? Нет такого мотива, который бы меня заставил говорить правду.

— Но что-то вы все-таки сказали искренно?
— Что-то сказал. Вы не хуже моего знаете, что интервью — игра.

Елена Добрякова, фото: Сергей Фролов